Меня зовут Мария, и я хочу выразить искреннюю благодарность за ваш труд. Это бесценно.
Я сама прошла через насилие в детстве. Об этом никто не знает, кроме мужа. Не знают даже мои родители. Я пережила расстройства пищевого поведения, селфхарм, замкнутость и постоянное желание суицида. Вся эта боль, стыд, атаки психики — мне знакомы.
Для меня поворотным моментом стало материнство. Через своего ребёнка я увидела себя и, наконец, прочувствовала ту боль маленькой девочки, которую захотелось защитить, а не постоянно обвинять. Так моя жизнь изменилась спустя 20 лет. Я много работала над собой — и продолжаю это делать, и сегодня могу сказать: возможно всё. Можно справиться, можно жить счастливую жизнь, можно научиться доверять, строить успешный бизнес в партнёрстве с другими людьми, любить мужчин, родить здорового ребёнка.

У меня нет образования, чтобы помогать людям в терапии, но мне очень хотелось бы, потому что я знаю, каково это изнутри, и понимаю, насколько сложно даже просто заговорить. Я считаю важным сказать: забыть и вычеркнуть невозможно, но можно использовать это как силу.
Я также хочу обратить внимание родителей на эту тему. Да, бывает сложно и страшно говорить с ребёнком о теле, границах, безопасности. Но последствия молчания могут быть гораздо тяжелее. Каждый ребёнок — мальчик или девочка — имеет право быть счастливым, жить полноценной, уверенной и безопасной жизнью. И это наша ответственность — за себя, за других.

О вашей работе я узнала через доктора Сычева, раньше не думала, что такие темы поднимают и обсуждают так откровенно. Иногда мне хотелось рассказать всю правду, и, возможно, кто-то из моего окружения тоже пережил нечто подобное, но просто молчит. Прослушав ваши интервью, я нашла ответы на многие вопросы и поняла, что моя замкнутость в этой теме — не единичный случай, но объяснить словами, сказать вслух — было невозможно. Мне также откликнулось, как вы говорили про СДВГ. Недавно мне поставили такой диагноз, и стало легче принять себя.

Если ваш текст смог помочь мне достроить недостающие кусочки понимания, то, возможно, и мой опыт поможет кому-то обрести уверенность в том, что возможно всё. Вычеркнуть прошлое нельзя, но счастливая и успешная жизнь есть.

Я искренне желаю вам развития и процветания. Всегда открыта к диалогу и готова помочь.
Вы, правда, делаете великие дела.

Мне было 5 лет, мы бегали со сверстниками по двору и забежали на веранду детского сада, где сидела группа старших подростков. Все разбежались, я остался один среди «старшаков». У одного из них в руках были вкладыши из-под жвачек. Я попросил его дать мне посмотреть. Он грубо сказал «от…и мне» Не понимая в пятилетнем возрасте, я сказал «да». Под гогот старших он сделал со мной то, что сложно рассказать вслух, так больно и стыдно мне было.

Я с трудом помню дальнейшее замешательство, страх и то, что я чувствовал. Вернувшись во двор, я встретил отца. Он отчитал меня за то, что я ушёл со двора вопреки его просьбе. Я сидел пристыженный на сиденье машины с отцом, и мы куда-то ехали. Помню, как ощущение реальности уходило. Я был растерян, мне казалось, я рассердил отца. То, что произошло тогда, осталось наедине со мной. Низкая самооценка, боязнь сверстников, растерянность стали следствиями.

Второй раз насилие произошло в пятнадцать лет, зачинщиком стал мой одноклассник, бывший приятель по школе и двору. Я рос в крайне криминальном районе. Этот мой знакомый только что вышел из СИЗО, и, набравшись смелости, принудил меня к изнасилованию с группой других приятелей. Я был запуган, сказалась детская травма насилия. Насилие повторялось две недели. Шантажировали, что расскажут в школе всем. Вымогали деньги. Я врал родителям, что ничего не случилось: в насилии был замешан и участвовал сын маминой подруги.

Я прятался в углу собственной комнаты и боялся, что меня найдут где угодно. Прятался везде, боясь, что меня найдут ещё большей группой и повторят насилие. Я был беззащитен. Уйти из дома самостоятельно я боялся и не знал куда и как. И долго ещё боялся, потому что уровень социализации и умений был небольшим. Да и как бы он мог подняться, если я только и делал, что прятался и молчал. Меня шантажировали и задирали. Я свыкся со страхом и шантажом. Спустя пять лет я со слезами рассказал маме о произошедшем. Больше не мог справляться с депрессией и страхами. После этого лег в психиатрическую больницу в отделение неврозов на полтора месяца.

Отец тогда никак не отреагировал на мое невнятное сообщение. Да и до сих пор лучшее, на что я могу рассчитывать с его стороны по поводу описанного выше — словесное соболезнование «тебе тяжело наверное было» и родительское: «это было давно, живи сейчас». Честно говоря, такие слова мне слышать очень обидно, как бы ни любили меня родители, в голове образ заботливого родителя сложиться не может. Меня шантажировали и задирали часто. Больше всего меня обижало, что мои же родители общались с моими обидчиками, не защищая меня. Сейчас мне 33 года. Я уехал из своего города семь лет назад. Справился с освоением профессии. Перестал курить, употреблять алкоголь. Женился и взял ответственность за семью.

Я — самостоятельная женщина-руководитель с отличной карьерой, из приличной интеллигентной семьи инженеров. В детстве каждый год мы ездили на базу отдыха, подальше от города. Это было прекраснейшее время — сосны, речка, чистый песок и друзья. Мне сейчас больно об этом думать, потому что это прекрасное место осквернено, все хорошие воспоминания теперь с примесью горечи. Мы дружили семьями с людьми чуть старше, чем мои родители, эти друзья приезжали на базу со своим внуком, с которым мы играли.

Однажды мы пошли с бабушкой моего друга на пляж, но в какой-то момент она отправила меня к ним в домик за чем-то, там был ее муж, дедушка моего друга и друг моего отца, С. У него были ключи от соседнего домика, в котором никто не жил. С. отвел меня туда, поставил посреди комнаты и, сняв с меня трусы, стал трогать — руками и языком. Пишу и задыхаюсь от гнева, отвращения и ужаса…

Кажется, мне было около 6ти лет. Не помню, что конкретно он говорил. Помню только, что сначала он говорил мягко и ласково, а когда я пыталась уйти, плакать, начинал злиться.
Он говорил что-то про «тебе же приятно», про родителей, про то, как они отнесутся. Он точно знал, что говорить, он знал как манипулировать, как сделать так, чтобы я не пошла к родителям, будто его где-то этому учили.

Потом он положил меня на матрас, а сам лег сверху, я почувствовала как что-то твердое в меня упирается, испугалась, попыталась в очередной раз уйти, вот тогда он и разозлился. А потом почувствовала как что-то мокрое течет по моему бедру и это напугало меня ещё сильнее, потому что я ничего не знала про устройство мужчин и женщин, ничего не знала про секс.
Я не помню точно, сколько раз это было, но точно больше одного, он взял с меня обещание, что я приду еще раз и я пришла.
Потом он спросил, что мне прислать (он жил в другом городе), предложил блок жевачек. И прислал, с Дональдом даком.

Осознала я все только в возрасте 13 лет, когда мы случайно остановились в том же домике, где жил много лет назад С., кроме того, тогда у меня уже была информация о том, что такое секс и я все поняла.
Думаю сейчас, знала ли его жена? Что-то мне подсказывает, что знала, иначе зачем ей было меня туда отправлять и почему у него все было подготовлено?
Сколько еще детей от него пострадало? Делал ли он это со своим внуком?

Что я чувствую сейчас?

Часть меня сомневалась, было ли это насилием, ведь мне не было больно, не было непосредственно пенетрации. Когда в 18 лет я рассказала об этом родителям, мама спросила «что, прямо изнасиловал? Ты уверена?»
Нет, мама, я не была в тот момент уверена и мне понадобились годы, чтобы осознать, что это было именно насилие.

Долгое время огромная часть меня испытывала вину и стыд размером с дом, потому что в какие-то моменты физиологически мне было приятно, несмотря на то, что я не понимала, что это. И еще потому что я взяла этот блок жевачек, значит стала соучастницей, значит согласилась и сама виновата. Это сейчас я понимаю, что шестилетний ребёнок не может быть виноват, что виноват всегда насильник, а никак не маленький малыш.

Я чувствовала, что мое тело мне не принадлежит, оно общественное, не мое.
Думала — ну ничего же такого страшного не было, меня не убили, не побили, почему же мне так хреново? Почему в глубине души я считаю, что лучше бы я тогда умерла? Почему с тех пор я всегда мечтала уснуть и не просыпаться?

Теперь у меня есть ответы. Годы работы с психологом, собственное психологическое образование и частная психологическая практика, позволили мне не испытывать эту вину, во всяком случае не постоянно, позволили вернуть мне свое тело, теперь я знаю — оно принадлежит только мне.

Я очень ярко помню вкус тех конфет. Точнее, я помню не вкус, ведь этот вкус мне затмили тонны шоколада позже. Я помню, как я их ела, и как мне было вкусно, пока мой дядя насиловал меня.

Что обычно говорят пятилетним девочкам мамы? «Не бери конфеты у чужого дяди». У чужого дяди я их и не брала. И когда мне сказали снимать трусики — вопросов у меня тоже не возникло.

А потом были годы мучительной ненависти к себе. Я заталкивала внутрь килограммы шоколада, лишь бы забыть всего лишь две конфеты. Ничего больше не помню: ни его голоса, ни ощущений в теле, ни тепла, ни холода. Ничего. Дальше тело как будто не мое. Я отдельно. Тело отдельно: ведь оно предатель, оно ело конфеты.

То, что происходило, помню взглядом со стороны, как будто смотрю фильм. Сейчас, из взрослой женщины, так хочется отругать эту маленькую девочку и сказать строгим маминым голосом: «Неужели ты не знала, что нельзя брать конфеты?! Неужели ты не знала, что нельзя снимать трусики?!». Видимо знала, раз не взяла конфет у взрослого и страшного дяденьки из подъезда, который схватил меня и пытался украсть. А про родного дяденьку никто не говорил.

Неужели я не знала? Сейчас, взрослая женщина во мне говорит, что я не знала. Откуда бы? Ведь это не вшитые природой инстинкты: не снимать трусики перед дядей, на которого родители сбрасывали мелких, чтобы заняться своими важными взрослыми делами.

И уж тем более я не знала последствий того, что со мной сделали. Я узнаю их гораздо гораздо позже, настолько позже, что окружающим людям трудно связать насилие и симптомы. Им проще списать это на мою «эмоциональность», «рассеянность», «нервозность». Им проще было закатывать глаза и взывать к Богу о том, что им досталась худшая из дочерей. И в минуты, когда я рыдала в детстве от сумасшедшей тоскливой боли в груди, мои слезы списывали на мальчиков, дискотеки и килограммы съеденных конфет.

У меня украли детство, украли удовольствие от шоколада, украли удовольствие от секса и счастье стать матерью.
Те две конфеты я дорого оплатила своей жизнью.
Я долго ненавидела себя за них, а вчера вдруг нашлись силы простить себя. Не виноваты конфеты, не виновата маленькая сладкоежка.

Ах, если бы я не любила конфет. Если бы я их не любила, человек, замысливший сделать страшное преступление, нашел бы другой способ совершить его".

Я поняла, что мой отец педофил достаточно поздно. Настолько поздно, что мое психическое здоровье уже нельзя было назвать здоровьем.

Начиналось все постепенно — он вёл меня, еще не выросшую девочку, в ванную. Смотрел, как я моюсь в душе. Придумывал костюмы, для которых необходима была обязательная примерка, произведённая собственноручно. Заставлял раздеваться, чтобы заняться мастурбацией. А потом были и другие действия, про которые я еще не готова сказать. Как сказал мне один мудрый человек: «твой отец крайне смышлён, так как не оставлял следов».

Предполагалось, что родители — это моя безопасная зона. Но это было не так. Я не хотела проводить совместный досуг и праздники. Не хотела вообще приходить домой, ведь знала, чем это закончится.

Когда он меня, девочку, которой нет и 10 лет, снова и снова заставлял раздеться, чтобы доставить удовольствие самому себе, я не думала. Я не могла думать ни о чем. Я хотела защиты и понимания. И исчезновения.

Я жила с отцом, который совершал надо мной насилие, до 15 лет.
И это то, о чем я никогда не забуду.
И никогда не прощу.

Я отдаю себе отчёт в том, что некоторые меня осудят. «Незачем выносить сор из избы». Кто-то скажет, что я опозорила семью. Не знаю, какой отклик может последовать.
Но я ко всему готова. Сейчас он живет и радуется жизни. А я всё ещё пытаюсь проработать эту тему.

Сейчас он растит двух дочек. Я собрала все свои силы, позвонила и всё рассказала маме его детей, и ещё маме детей его брата, — там тоже есть мелкие девчонки. Ничего не изменилось. А отец мне потом звонил, говорил, зачем я «голову его жены забиваю всякой фигней».

90% сексуального насилия над детьми совершают те люди, которым доверяют ваши дети: отцы, братья, соседи, друзья.
Пожалуйста. Не будьте равнодушны, защищайте своих детей.